Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель
– Вот теперь можно и приступать, – он вытер руку о полу пиджака и выудил из бездонного кармана чернильницу, перо, лист гербовой бумаги. – И на чьё имя писать будем?
Жуков, якобы на миг задумался.
– Дак пиши на имя моего приятеля Мишки Жукова из Киевской губернии.
– Можно и на Жукова.
Рука Филиппа каллиграфическим почерком выводила вверху листа:
«Билет» и ниже «За неимением паспортного бланка, билет пишется на гербовой бумаге».
Писец писал с усердием, у него торчал язык между губ и на лбу проступили бисеринки пота. Кончив писать текст, год и число выдачи билета, взял в левую руку перо и улыбнулся:
– Старосты малограмотны, а посему подпись левой, а вот писарь, – он взял в правую руку перо, и чёткая подпись обозначилась на документе, потом достал из кармана жестяную коробочку, из которой извлёк печать и приложил к документу. – Я кончил, где мои деньги?
Миша достал приготовленные двадцать пять рублей и вручил их Филиппу, который послюнявил пальцы и пересчитал поданные купюры, убрал во внутренний карман пиджака.
– Теперь можно снова горло прополоскать, – засмеялся он тонким бабьим смехом, наполнил до краев стакан и также одним глотком отправил в рот, даже не поморщившись.
На выходе из дома Жукова с Филиппом ждали двое городовых, которых предупредила о необходимости помощи женщина Михи.
Писец даже не понял, как его взяли с двух сторон за руки полицейские. Только когда он увидел их, задрожал, словно кинуло в мороз.
– Я, Филипп, сыскной агент, – произнёс Миша, – а это доказательство твоего противузаконного деяния.
– Да я…
– Филипп, итак, как твоя фамилия?
– Иванов, – хмель с писца, как рукой сняло.
– Где ты хранил печать?
– На улице, под деревом, – Филипп от потрясения начал приходить в себя и выдумывать на ходу небылицы.
– Ежели так, – сжал губы Жуков и продолжил, – тогда проедем в дом, – и он назвал адрес Филиппа, плечи которого поникли.
Квартира находилась подвале, чистая аккуратная в шесть комнат. Жуков удивился, когда в нее попал, ни за что не подумал, что с таким комфортом можно обустроить помещение. И не зря, хозяином оказался Дувид Латман, известный, но неуловимый поставщик фальшивых документов в столице, а тут так забыл о безопасности, что попался самым случайным образом.
Пригласив двух понятых, Жуков попросил Латмана выдать все противузаконное, но Дувид уже пришедший в себя только и твердил: «а нету ничего, нету».
– Твоё право, – просто произнёс Миша.
Через час на столе лежали несколько вытравленных паспортных бланков, которые были обнаружены при личном осмотре жены Латмана, а в колыбели, над которой склонилась Сара и не отходила от которой ни на миг, были спрятаны чистые паспорта, на которых стояли печати Виленского, Конвалишского и Ольвиопольских мещанских старост.
– Значит, ничего, Дувид нет. – Жуков указал рукой на стол.
– Недруги подбросили, – сразу же вырвались слова у Латмана и он густо покраснел, видно вспомнил, что совсем недавно за рюмкой водки твердым почерком заполнял гербовую бумагу.
– Ты более ничего выдать не желаешь?
– Так нет ничего, – глазки хозяина бегали по комнате.
– Что ж посмотрим, – Миша прошёлся по деревянному полу и почувствовал, что две доски под ногой дали слабину, – а здесь, – и он распорядился полицейскому принести топор.
Под досками пола ничего не оказалось, ни тайника, ни спрятанных бумаг.
– Вот так вот у честных людей власти полы и курочат, – пробормотала жена Латмана и эти слова так резанули по Мише, что он засопел и начал осматривать первую комнату, словно попал в неё только сию минуту.
– Значит, говоришь, ничего нет, – Жуков подошёл к цветам и взял первый вазон в руку.
– Определенно, Ваше Благородие, жаловаться буду вашему начальству, – возмущалась Сара, искоса поглядывая на мужа, тот сжал до белизны губы, давая жене понять, что, мол, молчи, дура, но женщина продолжала, – вот градоначальнику жалобу отнесу. Будет вам.
Миша взвесил горшок в руках и вытащил цветок с корнем, вазон остался пустым. Сара открыла рот от возмущения, явно намереваясь учинить визгливый крик, но сыскной агент опередил её и вырвал второй цветок, под которым обнаружил две мраморные квадратные плитки со стороной в вершок. На лице Жукова появилась улыбка, дышащая довольствием.
Под следующими ветками нашлись ещё четыре плитки.
– И что здесь у нас? – Миша смотрел на гравированные стороны мраморных плит. – Итак Виленская мещанская управа, а здесь Конвалишская, а вот и Киевская городская управа. А я ни сном, ни духом, что проживающий в столице некий Латман является и старостами, и писарями, и головой управы вышеперечисленных учреждений. Что на это скажешь, Дувид?
Латман покачал головой, с лица давно сошла алая краска, теперь бледные пятна поползли по щекам.
– Дура, – беззлобно и безо всякой интонации произнёс Дувид, – лучше бы молчала.
– Что ж поехали.
За поимку важного преступника Мишу наградили тремястами рублями, он удостоился похвалы Ивана Дмитрича, да дело было не в деньгах, а в том, что Жуков был горд собою, ведь в двух подписях увидел одну и ту же руку, проявил внимательность, которая так нужна сыскному агенту.
Глава двадцать вторая. В кабинете
Очередной апрельский день, Иван Дмитриевич сидел за столом, в спину начальника сыскного отделения устремил немигающий взгляд карих глаз Государь, стоящий в военном мундире, словно собрался принимать парад. Едва минуло пять часов пополудни – большая стрелка чуть—чуть качнулась вправо, казалось, вместе с Жуковым в кабинет ворвался поток свежего весеннего воздуха.
Напротив Путилина сидел штабс—капитан, повернувший голову в сторону двери, по взгляду Василия Михайловича Миша понял, что Орлов знает о данном Иваном Дмитриевичем задании своему помощнику. Чиновник по поручениям кивнул головой Жукову и отвернулся.
– Проходи, Михал Силантич, не стой, как сирота в гостях, – произнёс бесцветным голосом Иван Дмитриевич, добавил, – и садись, в ногах правды нет.
Жуков сел на свободный стул, стоящий напротив штабс—капитана.
Повисло неловкое молчание, словно Миша прервал конфиденциальный разговор своим невольным вмешательством.
– Н—да, господа, – Путилин барабанил пальцами по столу, – расследование в тупике, топчемся на месте, впереди никакого просвета не вижу. Ходим по кругу, знаем только троих на станции да юношу в пальто. И то, их найти не можем. Чем все—таки порадуете, господа сыскные агенты?
Миша было открыл рот, но так и не произнёс ни слова. Путилин пребывал в отвратительном настроении, и возражать не имело никакого смысла, видимо, ко всему прочему Иван Дмитриевич был вызван к градоначальнику и там, наверняка, Фёдор Фёдорович выразил неудовольствие тем, что в столице режут головы юнцам, почти что перед самым дворцом Великого Князя, а сыскное отделение до сих пор не соизволило пошевелиться, чтобы найти кровавого злодея. Не начнёшь же в самом деле возражать Его Превосходительству о том, что принимаются все надлежащие меры и брошены все агенты сыскного отделения для розыска убийцы. Вот и пребывает Путилин в крайне раздражённом состоянии, что бывает крайне редко. Иван Дмитриевич всегда держит себя в руках, но иной, крайне редкий раз, достаётся от начальника сыскного отделения, но признать правду, исключительно за дело.
Штабс—капитан кашлянул, прикрыв рот ладонью.
– Иван Дмитрич, – Василий Михайлович смотрел на начальника открытым взглядом, в котором не было ни заискивающих ноток, ни откровенного вызова, – пока считать, что мы зашли в тупик рано, есть ещё сын статского советника Нартова Иван, мне хочется, чтобы на него взглянул кассир со станции Стрельна и я не выяснил, где этот самый Иван был в день убийства, по крайней мере, в гимназии его не было.
– А ты, чем порадуешь? – Путилин, не отрывая взора от бумаг, лежащих на столе, обратился к Жукову.
– Я? – Хотя Миша и был готов к начальственному вопросу, но как—то растерялся, в горле вмиг пересохло и сдавило горло, словно это он, помощник начальника сыскной полиции, губернский секретарь Жуков повинен в том, что преступник ходит по земле, смеётся, дышит воздухом и кого—то, может быть, обнимает руками, обагрёнными человеческой кровью. – Мне похвастать нечем…
– Похвастать, – вспылил Путилин, резко поднявшись с кресла, – похвастать, – зло повторил Иван Дмитрич, —посмотрите, Михал Силантич пришёл в сыскную полицию ради хвастовства. Какой герой! Поведай—ка нам, сирым, сколько преступников на твоём счёту или, нет, я не прав, сыскное только и держится на успехах губернского секретаря Жукова…
– Позвольте, – попытался вставить Миша.
– Нет, – Иван Дмитриевич махнул рукой, – не позволю, – и ударил ладонью по столешнице, – не позволю, толчемся слепыми щенками на одном месте. А он видите ли, похвастать нечем, – передразнил помощника Путилин и тут же откинулся на спинку кресла, провёл рукой по лицу, – н—да, – и с горечью в голосе добавил, – так хорошо начинался день, солнце, голубое небо, весна, – повернул голову в сторону окна и совсем другим тоном, в котором слышалась усталость, сказал, – так что там у тебя, Миша.
